«На ощупь»: Рецензия Киноафиши
В новом своем детище, выпущенном на отечественные экраны компанией «КАРО Фильм», Юрий Грымов занимается, в сущности, весьма радостным делом – признаётся в любви к кино. Конечно, совершает он это не столь радикально, как, скажем, Тарантино в «Бесславных ублюдках», который меняет ход мировой истории в целях демонстрации непобедимой мощи кинематографа, – однако и не без традиционного грымовского визуального экстремизма. Вообще, изображение здесь бесспорно великолепно: эстетская игра теней на стенах, сетчатые тени на лицах, крупный план глаза, неуловимо слепнущего внутри фантасмагорической картинки, – везде Грымов доводит зрительный нерв, зрительную плоть фильма до совершенства и частенько переводит через него (как слепого через дорогу), блаженно и со смаком окунаясь в явный китч. По крайней мере, неоднократное явление смерти в ипостаси обнаженной женщины, от коей видна лишь агрессивно наставленная на зрителя грудь с прилегающими элементами торса, всякий раз граничит с дурновкусием. С другой стороны, кадр с этажеркой, сверхмедленно падающей под песню «Надежда» в исполнении Анны Герман, вполне может войти в учебники киноискусства, настолько точно и завораживающе он сделан.
Тут, впрочем, довольно быстро обнаруживается существенный парадокс: непрерывное наращивание изобразительного арсенала происходит не где-нибудь, а в фильме под названием «На ощупь», повествующем о тактильной (естественно, какой же еще?) жизни слепого. В середине картины, правда, слепой на некоторое время прозревает, чтобы открыть для себя силу киноискусства, однако принцип его существования остается прежним: «Человека можно понять только на ощупь». Отсюда и протест против «гладкости», бесфактурности, бескачественности современного массового искусства: проводя по нему рукой (в прямом и переносном значении), ощущаешь только пустую, стерилизованную, стандартную поверхность; в этом смысле музейный экспонат под стеклянным колпаком и стриптизерка под точно таким же стеклянным колпаком – человек и вещь – абсолютно равны в своем отсутствии, зашлифованные до неразличимости с окружающим миром.
Здесь, однако, Грымов радостно увлекается социальной критикой, в которой не очень силен, поскольку регулярно сбивается на банальности. Ну кто, в самом деле, станет спорить с тем, что телевизор – это мусор и что по ТВ специально демонстрируют искаженную реалити-кошмарами картину мира, дабы покрепче прокомпостировать и прозомбировать уткнувшееся в «ящик» народонаселение? Противопоставлением хорошего кино, с одной стороны, и телевидения за компанию с плохим кино («– Дед говорил, что кино надо смотреть. – Про сегодняшнее кино иногда лучше прочитать»), с другой, Грымов, впрочем, не ограничивается. Подобно пророку, разгневанному нечестием своего народа, запутавшегося в идолах и золотых тельцах, режиссер гремит праведным обличением: вместо актуального искусства, устраивающего социально значимые перформансы на тему захвата заложников, спонсоры готовы финансировать лишь выращивание шампиньонов, ибо в наш развращенный век (кстати, а был ли на протяжении мировой истории хоть один мыслящий человек, который не воспринимал бы свой век как развращенный?) актуально лишь «грести бабки». Подобное обличение, с энтузиазмом продолжаемое Грымовым на пресс-конференциях по окончании показов, разумеется, понятно, особенно учитывая крайне извращенную схему финансирования российского кино и поистине сомалийского размаха видеопиратство. Однако стоит ли со столь раскаленным пафосом декламировать столь общие места и стоит ли до такой степени в лоб клеймить массмедиа сдавленным восклицанием прозревшего (во всех смыслах) телезрителя: «Настя, мир ужасен!»? Как будто никто и не догадывался об этом прискорбном факте…
Vlad Dracula
