«Антитела»: Рецензия Киноафиши
Почти сразу по выходе «Антител» критики дружно окрестили его «немецким “Молчанием ягнят”». Несмотря на то что в картине фигурирует якобы пожертвованный злу овен, а один из персонажей пародирует Ганнибала Лектера, «Антитела» эстетически гораздо ближе к другому немецкому концептуальному триллеру – «Тату» Роберта Швентке, а по части богословского содержания очевидно примыкают к фильму Дэвида Финчера «Семь». И хотя в отличие от обеих вышеназванных картин новый продукт тевтонского кинематографа страдает очевидным перебором по части кое-каких деталей (см. ниже), перед нами, вне всякого сомнения, довольно мощная и глубокая кинофреска.
Самого загадочного и изощренного героя этой постбиблейской головоломки зовут Габриэль Энгель. Engel по-немецки означает «ангел», а Габриэль – германизированная форма имени, известного в русском как Гавриил. Нетрудно догадаться, что Габриэль Энгель буквально переводится как «Архангел Гавриил». Как известно, Архангел Гавриил благовествовал Деве Марии о рождении из человеческого чрева Сына Божиего. Что же поведает нам Габриэль Энгель? О, здесь, пожалуй, описан случай одного из самых радикальных антиблаговестий, какие только знавал кинематограф за всю его историю. Своего рода «гаврилиада» режиссера и сценариста Кристиана Альварта до предела насыщена рефлексией, ужасом и сексуальными инстинктами: юному Пушкину, кропавшему свои незрелые лицейские богохульства на тему Благовещения, вероятно, не приснился бы в самом дерзком сне столь сочный фейерверк молитв, мастурбаций, исповедей, эякуляций и диспутов о природе добра и зла.
Разумеется, Альварт неспроста ведет зрителя буквально сквозь нижнее белье и взрезанные тела, практически залитые кровью и спермой. Его цель – столкнуть добро и зло лоб в лоб. В том углу ринга, где добро, – крохотный и благонравный немецкий городок («уютное гнездышко рьяного католицизма»), а в нем истовый в своих католических убеждениях полицейский-фермер, вкладывающий в душу не подстреленной им косули образ «мира, в котором нет зла». В том углу ринга, где зло, кое все-таки с очевидностью есть, – маньяк и серийный убийца с архангелическим именем, гомосексуалист и педофил, насилующий, вспарывающий, а затем мастурбирующий в нижнее белье маленьких мальчиков, потому что когда-то, в детстве, сверстники этих мальчуганов издевались над ним и заставляли проходить через все круги унижений, не исключая и сексуальные. Логика Энгеля безотказна: он, как и все прочие люди, сотворен по образу Божиему, Бог же всеведущ и всемогущ, следовательно, и намеренно «повешенные в райском саду сраные яблоки», и он сам, Габриэль Энгель, психопат, извращенец и провозвестник тотального кошмара, – закономерная часть Божиего замысла. Следовательно, Бог – в равной степени источник добра и зла, их творящая причина и промыслительный путеводитель, а в Его детях, в том числе и в маленьких детях, нет невинности. Простой деревенский полицейский Михаэль Мартенс, с которым Энгель затевает многослойную игру, противопоставляет изощренной логике потрошителя мальчиков только свою искреннюю веру. Он истово исповедуется в грехах и пробивает себе степлером руку, чтобы вернуться на твердый и праведный путь, но демоны сексуальных фантазий расшатывают его привитую воспитанием стойкость, а затем на сцену выходит самый страшный из демонов, выпущенных Энгелем, – сомнение. Что, если не Энгель убил маленькую девочку в его, Мартенса, деревушке-городке, ибо наш маньяк убивает лишь мальчиков и в то же время готов предоставить доказательства своей непричастности? Что, если кто-то из близких полицейскому людей совершил этот изуверский акт? Что, если во взрослых и вправду нет веры, а в детях – невинности? И тогда ветхозаветная максима «око за око» вдруг соединяется с ветхозаветным же сюжетом об Аврааме, готовом принести в жертву (и в душе приносящем в жертву) единственного сына. Свое самое последнее убийство, посмертное (уже приняв доставленный контрабандой яд), хотя и готовившееся задолго до начала фильма, Энгель совершает, запустив в действие неожиданно библейский механизм: Авраам должен взойти на гору и перерезать горло Исааку, словно дергающейся в предсмертной агонии овце, после чего ему останется лишь умереть самому. Но здесь Кристиан Альварт со всей возможной помпезностью, во многом явно преизбыточной, доводит ветхозаветное предание до точного благого финала: жертвоприношение отменяется, потому что оно уже совершилось, а новому «рыцарю веры» возвещается устами Господа: «…умножу семя твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря…» (Быт. 22:17). Учитывая, сколько семени в фильме было пролито до того, очень своевременный жест.
Vlad Dracula
