«Папа»: Рецензия Киноафиши

История фильма «Папа» началась в 1990 году, когда Владимир Машков сыграл Абрама Шварца в спектакле театра «Табакерка» по пьесе Александра Галича «Матросская тишина», когда-то со скандалом изъятой из репертуара «Современника». Через полтора десятка лет Машков перенес пьесу на экран, проделав огромный кинематографический путь от вялого, несмешного и неубедительного комизма «Сироты казанской» – своего дебюта – к высокой драматургии «Папы», одного из лучших российских фильмов последнего времени (наряду с такими картинами, как «Возвращение», «Последний поезд», «О любви» и «Всадник по имени Смерть»). Вообще, кажется, Машков как актер органичен в любой роли. Выдающий себя за офицера уголовник Толян в «Воре», олигарх Платон в «Олигархе», Емельян Пугачев (помните: «А Емелька, царь Емелька, / Страхолюдина-бандит, / Бородатый, пьяный в стельку, / В чистой горнице сидит»?), Парфен Рогожин… Каждая личина сидит на нем как влитая. Абрам Шварц – не исключение. Машков естественнейшим образом перевоплотился в неопрятного и неуклюжего местечкового еврея-кладовщика, пройдоху, пьяницу и жулика, провонявшего водкой и чесноком, который ради сына способен на любой подвиг самоотречения и в конце концов с достоинством принимает смерть. В «Папе» нет никакого еврейского фольклора, никаких местечковых «примочек» вроде бесконечного «таки» и врожденной картавости, почти никакой специфически еврейской мудрости и почти никакого специфически еврейского быта (разве что прозвучит вопрос тульчинского кладовщика Мити Жучкова: «Отчего, Абрам Ильич, у евреев завсегда так барахла много?»). Машкову важно понять, что такое отцовство: не так, как в «Воре» Павла Чухрая, где отец – невидимый главный герой – растворяется в инфернальной пучине войны и выходит оттуда незаконнорожденным фантомом-самозванцем, и не так, как в «Возвращении» Андрея Звягинцева, где отец выступает чистой метафизической инстанцией, наделяющей речью и смыслом. Абрам Шварц – плоть от плоти этого мира, локализованного в небольшом городке под названием Тульчин, смешной человек с авоськой, полной осыпающегося чеснока, и бородой, лоснящейся от текущей мимо рта водки. Этого человека будет всю жизнь стесняться его любимый и единственный сын Додик – талантливый скрипач Давид Шварц, вырвавшийся из провинциальной местечковой духоты в большой московский свет. Но именно за этим человеком окажется духовная правота, и лауреату всесоюзного конкурса Давиду Шварцу будут предъявлены сразу два живых опровержения его отречения от отца. Первое – Мейер Вольф в блистательном исполнении Сергея Дрейдена, уроженец Тульчина, исколесивший полсвета, побывавший в Иерусалиме и Берлине и в конце концов вернувшийся в родные места, чтобы там погибнуть вместе со всеми остальными насельниками еврейского гетто: маленькая, ненавистная, пошлая и провинциальная родина – не захолустье, но то единственное, что удерживает душу от распада, и подлинная Стена плача – не далекий палестинский артефакт, а тульчинская каменная ограда, возле которой до войны мальчишки гоняли в футбол и за которой немцы расстреляют печальную процессию людей с желтыми звездами на пальто. Второе опровержение – сосед Давида по комнате Славка Лебедев в не менее блистательном исполнении Андрея Кузичева: он отказывается отречься от отца – «врага народа», принося в жертву славу, карьеру и скорее всего жизнь. Случайно увидев своего отца в вагоне проезжающего поезда с заключенными, Славка Лебедев произнесет как молитву слово-заглавие этого фильма, и то же самое слово произнесет в бреду, отчаянии и надежде Давид Шварц, лежа на полке санитарного поезда с газовой гангреной предплечья, – чтобы ему явился расстрелянный немцами отец и сказал, что давно и думать забыл про отречение сына, но только вот очень недоволен, что тот в детстве стащил из его коллекции открыток три штуки, и в их числе ту – с видом далекого и сказочного Булонского леса. «У нас не было прошлого, а впереди ждала долгая и счастливая жизнь», – скажет Давид в середине фильма, упоенный победами вырвавшейся в мир молодости. Но счастье – не та единственная вещь, ради которой только и следует жить, и все последующее действие окажется расстановкой вех на пути обретения так легко отброшенного и так тяжело возвращаемого прошлого. Vlad Dracula