«Ледяной»: Рецензия Киноафиши
Великий Майкл Шэннон сыграл у израильтянина Ариэля Вромена одну из лучших ролей убийц в одном из лучших фильмов об убийцах. Сдержанно-отстраненно, благодаря дистанции виртуозно сохраняя масштаб, Вромен переносит на экран шизоидно-фантасмагорическую историю Ричарда Куклински, входящего в число наиболее известных киллеров Америки. Потомок польских и ирландских иммигрантов, он провел детство в аду: когда Ричарду было пять, отец до смерти забил его брата и безнаказанно выбросил в лестничный пролет. Детство будущего Ледяного человека прошло в нескончаемых побоях, а его младший брат сел пожизненно за изнасилование и убийство двенадцатилетней девочки. Ли Дэниелс, обожающий подобные сюжеты, легко смастерил бы из этого сагу на тему семейной катастрофы, замешенной на этническо-сексуальных ужасах и всеобщей социальной несправедливости. Но Вромен лишь пунктиром, да и то ближе к финалу, осторожно прочерчивает линию прошлого, уклоняясь от почти напрашивающегося вульгарного психоанализа для бедных. Ему интересен человек, живущий в двух мирах, по сути одинаково странных и не вполне «человечных». В одном мире его окружает счастливая, почти с американского рекламного плаката, семья: жена и двое дочерей, – семья, любящая заботливого папу, начинавшего с озвучивания мультиков и затем ставшего финансистом. В другом мире главный герой – киллер итальянских мафиозных кланов, за три десятилетия, с 1960-х по 1980-е, убивший более двух сотен человек, многих из них разделавший и заморозивший по частям; в этом мире Куклински тоже начинал с озвучивания, только не мультиков, а порнофильмов. Впрочем, обе биографические линии сходятся в единой, более ранней точке, упомянутой лишь мимоходом: когда-то будущий Ледяной был церковным служкой, в лучших традициях католических семей. Это храмовое прошлое в итоге трансформируется в почти не прихрамывающий богословский тезис, развернутый в процессе выполнения одного из заказов: «В мире слишком много людей, чтобы Бог мог обо всех заботиться». Куклински терпеливо ждет, пока персонаж Джеймса Франко лихорадочно помолится об избавлении от оплаченной третьим лицом заказной смерти, и, выдержав эффектную паузу, нажимает на курок со словами: «Наверное, Бог занят».
Пока Бог занят, герой Шэннона обеспечивает собственную занятость сам. И здесь Вромен великолепно рифмует две накладывающихся друг на друга и притом совершенно не пересекающихся реальности. Чтение собственных стихов ко дню рождения дочурки («Моя Аннабель – золотая, как лунный свет…») прекрасно сочетается с разрубанием тел, замораживаемых, чтобы полиция не догадалась о времени убийства; декларация неколебимых этических принципов (объектами заказа не могут быть женщины и дети) эффектно оттеняется выслушиванием предложения о взаимно-перекрестном расстреле собственных семей. Две половинки этого шизофренического представления сосуществуют в некой гипнотической, почти сновидческой гармонии, но ровно до тех пор, пока не схлопнутся, смешав два как будто бы противоположных психических состава. Это схлопывание приведет к коллапсу, суду, двум пожизненным заключениям (Куклински умрет в 2006-м, так и не успев отбыть второе пожизненное) и тому, что на закате своих дней, давая интервью невидимому режиссеру, сидящему за границей кадра, Ледяной человек впервые заплачет. Не от раскаяния, не от желания истошно повернуть судьбу, но от того, что два условно счастливых мира умерли, соединившись.
Сергей Терновский