«Джанго освобожденный»: Рецензия Киноафиши
Начиная с «Бесславных ублюдков» Квентин Тарантино все более явственно движется в сторону кинематографа братьев Коэн, филигранно соединяющих эпос и социальную сатиру так, что между этими последними не возникает ни малейшего шва или зазора – одно чистое заговорщицкое согласие; правда, подобное движение тут осложняется нарочито гипертрофированной сентиментальностью, гарантирующей общедоступность и любовь широких масс. Вдоволь насладившись темой еврейского – с примесью, впрочем, некоторой негроидности – сопротивления в Inglourious Basterds, криминальный чтец и убийца Билла предался теме сопротивления чисто негритянского, взяв за отдаленную основу серию спагетти-вестернов про Джанго (хотя и не только их: «Джанго освобожденный» (Django Unchained) откровенно перекликается с «Освобожденным Франкенштейном» (Frankenstein Unbound) Роджера Кормана по роману Брайана Олдисса). Заглавный герой превращается здесь в чернокожего мстителя с фамилией Фриман (что означает «Свободный человек»), причем Тарантино, верный духу тотального цитирования, заставляет встретиться старого Джанго, точнее – главного из старых Джанго (Франко Неро), с Джанго обновленным (Джейми Фокс): эти двое пропускают вместе по стаканчику и обмениваются лаконичными, но весьма многозначительными фразами. Многозначительными, разумеется, для тех, кто сведущ в истории кино, по крайней мере в киноистории Джанго.
Впрочем, если еврейская тема отставлена пока в сторону, то уже неотделимая от нее тема немецкая воскресает в полный рост и с целым букетом неожиданностей в условной петлице. Инфернально-обаятельный полковник СС Ханс Ланда превращается в дантиста Кинга (то есть – уже совершенно по-английски – Короля) Шульца, охотника за головами, который разыскивает для своего освобожденного друга чернокожую рабыню по имени Брумхильда фон Шафт (в упомянутом имени скандинавско-средневерхненемецкая Брунгильда счастливо соединилась с героиней популярного в 70–80-х американского комикса Расселла Майерса Broom-Hilda – чокнутой зеленокожей 1500-летней ведьмой, вдовой небезызвестного Аттилы, отчаянно злоупотребляющей пивом и сигарами; фамилия, впрочем, тоже со смыслом: какой американец не знает чернокожего нью-йоркского детектива Джона Шафта из романов Эрнеста Тайдимана и их экранизаций, в том числе с Сэмюэлом Л. Джексоном в главной роли?). Здесь, в этом постмодернутом полете валькирий над хижиной дяди Тома, временами гораздо больше похожей на гнездо кукушки, Тарантино перещеголял даже Тимо Вуоренсола, вдоволь поиздевавшегося в «Железном небе» над германской мифологией, заезженной патетическим романтизмом крови и почвы, – перещеголял по той простой причине, что история Зигфрида и Брунгильды в «Джанго освобожденном» излагается сентиментально и всерьез, то есть со слезой. И с прихотливым узором алой крови на цветах хлопка, выступающих в данном случае аналогом такеси-китановской сакуры.
При этом сарказм льется не меньшей рекой, чем слезы и кровь вместе взятые. «Большой папа», который в «большом доме» («названном так потому, что он большой») «вешает тушки бедных маленьких белочек», – универсально-утрированный символ американского Юга, представляющегося Квентину Тарантино исключительно гротескным царством садистов-рабовладельцев. Превосходящий же своей колоритностью даже «большого папу» герой Леонардо ДиКаприо – мистер/месье Кэнди («Конфетка»), хозяин огромного Кэндиленда, эдакого диснейленда (для) извращенцев, – занимается, помимо разнообразного бытового садизма, тем, что ставит псевдонауку френологию на службу псевдотеории расизма и говорит на псевдоязыке: чуть-чуть французском (по-французски, правда, мистер/месье Кэнди знает лишь одно-единственное слово «месье») и как-бы-американском-английском, но не на том английском, на котором разговаривают настоящие, по мнению Тарантино, американцы, то есть северяне («Шульц: Вы не представляете, что значит четыре года не слышать родную речь. – Кэнди: Черт, да я даже двух недель не смогу провести в Бостоне»). Именно в Кэндиленде тема освобождения «ниггеров» от «больших белых папочек» окончательно приобретает сюрреалистические тона. Если на подступах к этому луна-парку рабовладельческих ужасов Тарантино лишь разминается в пародировании негроненавистников (особенно характерна сцена осмеяния сшивших себе неудачные мешки ку-клукс-клановцев, как будто позаимствованная из «Сверкающих седел» Мела Брукса), то в самом Кэндиленде германо-скандинавский зачин продолжается уже античными и мушкетерскими забавами. Джанго–Зигфрид становится свидетелем того, как в ответ на убийство черного бойца д’Артаньяна объявляется, что Александр Дюма тоже был черным, а бойца по прозвищу Черный Геракл предлагают переименовать в Ниггеракла. Это если не считать игр в перевоплощение а-ля Кайзер Созе из «Обычных подозреваемых» («Подозрительных лиц») Брайана Сингера. И если не считать финальной кровавой бани в нескольких актах, с красными фонтанчиками по всему периметру, громким хлюпаньем пуль, всаживаемых в рыхлую плоть, подготовкой к отрезанию тестикул и прочими милыми бонусами «большого стиля» под названием «тарантино»…
Сергей Терновский
