«Мюнхен: Возмездие»: Рецензия Киноафиши
Впервые книгу Джорджа Джонаса «Возмездие», посвященную охоте агентов «Моссад» за террористами, расправившимися с израильской сборной на мюнхенской Олимпиаде 1972 года, экранизировал – и очень достойно экранизировал – Майкл Андерсон в 1986 году. Фильм назывался «Меч Гидеона», а роль Авнера исполнял Стивен Бауэр. Спилберг, будучи глазами и голосом самосознания еврейской диаспоры в Голливуде, подошел к документальному сюжету Джонаса и стоящей за ним истории еще – и гораздо – более концептуально, нежели Андерсон. Исследуя природу мести и меру человечности, которой вольно или невольно измеряют свои поступки участники драмы, Спилберг пытается вывести формулу еврейского гуманизма, отвергающего национальные и политические мифы во имя универсальности милосердия. Этот путь очертил еще в 1956 году известный французско-еврейский философ Эммануэль Левинас в эссе «За еврейский гуманизм»: «Еврейский гуманизм: формулировка, равно подозрительная как в отношении существительного, так и в отношении прилагательного! Затасканное, преувеличенное, двусмысленное слово “гуманизм” тем не менее способно обозначить систему принципов и поведения, освобождающих человеческую жизнь от авторитета мифов, от смятения, ими вносимого во взгляды, и от жестокости, увековечиваемой ими в нравах. Но в таком случае мы определили не просто гуманизм, а уже гуманизм еврейский».
То, чего мучительнее всего жаждут герои «Мюнхена», – это ДОМ. Невеста главного героя не хочет переезжать в Бруклин, потому что там она будет всего лишь еще одной еврейкой из множества рассеянных по земле; дом дает ей жизненную силу и подлинный вкус к существованию. Но точно такую же силу и точно такой же вкус мечта о еще не родившемся национальном доме дает палестинцу, с которым беседует израильский офицер, вынужденный маскироваться под немецкого леворадикала. Древняя и коренная тяга всякого человека обрести родину и укрепиться в ней (укрепиться физически и духовно) правомерна и заранее оправдана независимо от того, палестинец это или иудей. Весь вопрос (вопрос всегдашний и почти всякий раз трудноразрешимый) – в выборе средств. Но и здесь различия стираются: насилие порождает лишь новое насилие, которое, претерпев очередную инфляцию, требует ощутимой количественной и качественной прибавки. Главный герой, перед открытыми и закрытыми глазами которого проплывает – встык и в параллель основному сюжету – мюнхенская бойня 72-го года, уничтожает едва ли не все первое поколение руководителей «Черного сентября», но на смену погибшим приходят новые: моложе, злее и беспощаднее. В антитеррористическом рейде пятерых моссадовцев нет ни героизма, ни лоска, ни «крутизны»: рано или поздно перед большинством из них встанет вопрос праведности и нравственного выбора, который всегда заканчивается смертью сбившегося с пути убийств. Один взорвется в собственной лаборатории; другой, как Вася Векшин из «Место встречи изменить нельзя», будет найден неподвижно сидящим на скамейке, с ножевым ранением, несовместимым с жизнью; третьего убьет прекрасная дама, на поверку оказавшаяся киллером, которая сама через несколько дней осядет в кресло с тремя комочками свинца в нелепо изогнувшемся красивом теле.
Тотальная сеть взаимного возмездия и террора, расползающаяся из паучьего чрева великих харизматиков старшего поколения (Голда Меир, спокойная, любезная и вдумчивая, в простеньком платье и старушечьих колготках; арабско-итальянский профессор, переводящий на язык Данте «Тысячу и одну ночь» и параллельно планирующий теракты; глава межшпионского синдиката – умудренный и знающий цену вещам Папа (ударение на второй слог) в блистательном исполнении Майкла Лонсдейла), захватит универсум и в очередной раз перевернет его... нет, не с ног на голову, потому что мир никогда твердо не стоял на ногах, а с одной больной головы на другую (со здравыми головами, как обычно, дефицит). Начальник Авнера, признающий только пахлаву, которую делают арабы из Яффы, откажется преломить хлеб со своим единоплеменником и единоверцем, которого он отправил убивать. И это станет для главного персонажа последним знаком того, что истинная, универсальная человечность обретается вовсе не в геройстве государственного ранга и масштаба, а в энергии личного, частного выбора. Здесь Спилберг снова солидарен с Левинасом, написавшим в 1973 году в другом своем эссе – «Антигуманизм и образование»: «Практика, которая осуществляется ради угождения Богу лишь в той мере, в какой она позволяет спасти человеческое в человеке. Партикуляризм? Несомненно. Но никаких ограничений национальной приверженности, гражданского долга и братства. Партикуляризм в отношении доктрин, антропологий, аксиологий и теологий. Никакого размежевания с людьми. Да, партикуляризм. Как партикуляризм Авраама. Быть может, спасение универсальности человека вновь требует путей, не ведущих к гигантским метрополиям. Языки вновь перемешались. Великое смешение языков есть великое обращение понятий. Вернулись времена Авраама: нужно повиноваться за себя, не рассчитывая на верных. За себя – не значит эгоистически; как не-эгоистичен и другой способ существовать за себя: отступить в себя в государстве Израиль».
Vlad Dracula
