«Отважная»: Рецензия Киноафиши
Новый фильм Нила Джордана интересен прежде всего своими анахроническими корнями и тем, как эти корни прорастают в кинематографическую современность, меняя и ее, и собственную структуру. Безусловно, базовая модель для «Отважной» – киноцикл «Жажда смерти», где персонаж Чарльза Бронсона решал одну из ключевых проблем для американского кинематографа 70–80-х: насколько морально оправданно карать зло в нарушение закона и нравственных заповедей и до какой степени это может разрушить личность карающего героя. Кстати, Родерик Тейлор, один из сценаристов «Отважной», в 1983 году уже вскапывал названную территорию в «Звездной палате» Питера Хайамса с Майклом Дугласом в главной роли; тогда, напомню, ниспровергающее суверенность закона самодеятельное восстановление справедливости обернулось в фильме полным этическим крахом всех, кто подобные вещи практиковал. Однако уже начиная с 80-х – а особенно в первой половине 90-х – постмодернизм (причем как аристократические, квазидекадентские вариации Питера Гринуэя, так и «низовая», бульварная версия Квентина Тарантино) выключил этот мильон терзаний за ненадобностью: во-первых, никакой справедливости больше нет даже теоретически, а во-вторых, теперь единственное, что остается действующему субъекту, – непрерывно переступать через моральный и юридический закон, притом не ради, естественно, упраздненной справедливости, но единственно ради мести и эстетического наслаждения, которые, соединяясь, формируют, пожалуй, новую структуру сексуальности, где убийству присваивается эротический (в широком смысле слова) статус не в порядке чего-то из ряда вон выходящего, а в порядке, так сказать, ежедневной практики. Говоря коротко, убивать – это прекрасно, это волнует и освежает, даже если поначалу от этого слегка не по себе.
Собственно, Нил Джордан адаптирует старую этическую проблему к полностью изменившимся реалиям – и адаптирует на редкость сбалансированно. Героиня Джоди Фостер, умная и привыкшая нестандартно мыслить нью-йоркская радиоведущая, выйдя из трехнедельной комы, начинает мстить за себя и своего убитого возлюбленного, причем – как и персонаж Бронсона – мстить не просто неким конкретно названным отморозкам, а всей преступности в целом, какую только удастся сыскать на ночных нью-йоркских улицах. Однако, несмотря на то что вначале дрожат руки и не выдерживает пищевод (это в данном случае всего лишь физиологическая механика телесных реакций), главная героиня не испытывает никаких угрызений совести, никаких нравственных сомнений или даже просто социального дискомфорта. Внутри нее пробуждается, выходит на разрушенную психологическую поверхность как бы другое существо, названное в русском переводе «незнакомкой», отчего конструкция начинает несколько напоминать известный рассказ Куприна «Наталья Давыдовна», в котором заглавный персонаж днем работает классной дамой у благородных девиц, а вечером – исключительно ради смены обстановки и утоления известного голода – ночной бабочкой, причем в отличие от героини Катрин Денёв из «Дневной красавицы» Бунюэля не облюбовывает стационарный бордель в светлое время суток, а бродит по темным улицам и выискивает наиболее ненасытных и неутомимых самцов (вообще, слово «незнакомка», одно из определяющих для блоковского символизма, превратилось в начале прошлого века в такое клише, что даже путаны на Невском проспекте называли себя «незнакомками»; учитывая весь этот многомерный русский контекст, переводчикам, право же, лучше было найти какое-то другое слово). Данная аналогия тем более верна, что на самом деле разница между удовлетворением жажды сексуальных наслаждений и удовлетворением жажды мести не слишком велика, к тому же вечернее перевоплощение и в том и в другом случае происходит по одинаковой причине: привычная жизнь утрачивает смысл. После трагедии лицо Джоди Фостер становится восковым. «Незнакомка» не уходит внутрь «я» героини вслед за успешной серией актов мщения, – здесь вообще ничего не меняется, трагедия обнаруживает себя длящейся вечно, и в этом Джордан демонстрирует свою солидарность с создателями «Жажды смерти» и расхождение с авторами большинства других картин на подобную тему. Истребление злодеев не приносит героине Фостер ни морального насыщения, ни психосоматического удовольствия: в дело включается неизвестная и параноидальная по своей форме автоматика, не предполагающая никакого развития. Исчезают даже те экспрессивные ракурсы и проходы плывущей камерой, при помощи которых Джордан фиксировал посткоматозную вспышку страха. Изображение, как и душа героини, погружается в ровную, покойную отчужденность, закованную в холодные тона мертвого синего фильтра. Правда, это не отменяет ни подлинной дружбы, зарождающейся между радиоведущей и расследующим ее похождения детективом, ни связанного с ней максимально благостного и счастливого финала, насколько, конечно, такой финал вообще возможен, когда в начале одного из влюбленных забивают до полусмерти, а второго – до смерти. Однако произнесенные в миттельшпиле слова Лоуренса – «Американской душе присущи твердость, индивидуализм, стоицизм, жестокость, и со временем она не смягчалась» – остаются в силе, невзирая ни на какие приключения сознания и повороты интриги. Тем более что в отличие от «Жажды смерти», где быть убийцей (особенно во имя справедливости) – своего рода психологическая привилегия, «Отважная» «демократизирует» вопрос: «незнакомка» живет абсолютно в каждом, недаром соседка рассказывает героине Фостер, как у нее на родине, в Судане, детям раздавали автоматы и они расстреливали собственных родителей. Хладнокровно убить может всякий, в этом и заключается суть американской и вообще любой человеческой души.
Vlad Dracula
