ММКФ-2019: Город-призрак, отец Ночь и свет в руке

«Отец Ночь» (основной конкурс)

Фильм латвийско-немецкого происхождения о подвиге времён Второй мировой как будто бы занимает обязательный слот для дорогих исторических стилизаций большой трагедии. «Отец Ночь» повествует о храбром латвийском рабочем Жанисе, работающем на складах Люфтваффе. Героизм главного героя неоспорим, мужчина прячет евреев в кинотеатре с красивым названием «Реннесанс». Однажды всех укрывающихся там людей убивают нацисты, и Жанис думает, как жить дальше. Поначалу кажется, что это просто вменяемая телевизионная продукция с неудачно реконструированным, пусть и богатым предметным миром и ряженной массовкой. А затем случается сцена, чудовищным образом нивелирующая не только страшную тему, но и вообще весь серьёзный настрой фильма.

Сразу же после секса с женой, главный герой сообщает ей, что решается прятать изгнанников в своём доме. В фильм, и до того не обладавшим хоть какой-то заявкой на авторскую режиссуру, но отчаянно старающемся походить на «Сына Саула» Ласло Немеша, постановщик Давис Симанис начинает вплетать пустые в своём символизме сцены, к примеру, с мечущейся по двору курицей, глубокой метафорой смятения главного героя. Фильм, однако остаётся «Гетерами майора Соколова» и тихонечко сползает по стенке больших амбиций.

«Антология города-призрака» (программа «Эйфория наваждений»)

В рамках авторской программы «Эйфории наваждения» Андрея Плахова прошёл показ фильма Дени Коте «Антология города-призрака», участника основного конкурса последнего берлинского кинофестиваля. Коте — бывший кинокритик, ныне экспериментирующий с жанрами постмодернист в вечных поисках формы. «Антология» не повторяет успеха его предыдущей картины о буднях бодибилдеров под хрупким названием «Такая нежная кожа». Форма «Антологии» — не медитативная, а вялая. Бесспорно, красивая: фильм снят на обесцвеченную 16 мм пленку, цвета приглушены. Содержание претенциозно и вычурно, фильм играет на поле мистического триллера, например, при желании можно нащупать сквозные темы с «Персональным покупателем», тоже снятым бывшим кинокритиком (Оливье Ассайасом).

Молодой человек погибает в автокатастрофе: в самом первом кадре разбивается машина, и весь город по неведомым причинам начинает перерождаться. Мёртвые, назойливые персонажи в этнических масках северных народов преследуют и стращают живых. Коте вкладывает в свой фильм, заблудившийся в жанрах, социальный посыл про угасание провинциального общества, тревогу по глобализации. «Антология» снята по дебютному роману монреальского писателя Лоуренса Оливье, но её можно воспринимать и как ремейк «Ночи живых мертвецов» Джорджа Ромеро, чей мрачный и неприветливый Питтсбург эпохи холодной войны похож на канадскую глубинку. Только вот сюжетные ходы и метафорический ряд заставляют задуматься, хочет ли Коте действительно что-то сказать или это просто открытка с мёртвыми, сводившая с ума Джека Торренса в «Сиянии», отправленная без указания адресата.

«Я была дома, но…» (программа «Эйфория наваждений»)

Новый фильм одного из идеологов так называемой «берлинской киношколы», Ангелы Шанелек, как и фильм Коте, участвовал в основной программе Берлина. Наваждение, ловко выведенное в названии своей программы её куратором, кинокритиком Андреем Плаховым, олицетворяет идейное устройство картины. Сначала у главной героини, Астрид, пропадает сын, его находят. Затем обычная покупка велосипеда по объявлению оборачивается глупой бытовой неудачей: велосипед сломан, но владелец его забирать назад не торопится. Смирившись с этой бедой, Астрид узнает, что у её сына заражение крови.

По описанию может возникнуть ощущение, что это лихорадочно снятое на ручную камеру, выполненное в дарденновском духе кино. Но зрителю не следует заблуждаться. Шанелек выбирает долгие статичные планы, действие медлит — спешить постановщице в самом деле некуда. Она изобретает киноязык. Привычные для берлинских улиц коммуникации через граффити и буквы на стенах, урбанистическая романтика переулков сообщают о мире больше, чем герои. Велосипед, прислонённый к поверхности с надписями вдруг становится новым словом в реплике города.

«Я была дома, но…» управляет предметами лишенными идентичности, но в то же время идентичность имеющими. Кино обезличенное, в котором Шанелек оперирует архетипами. Раненная нога крупным планом, отражение машины в стеклах домов, вроде бы вполне персонально чьё-то осязаемое тело на траве, да и то рука прикрывает лицо. Шанелек погружена в монструозную аскетичность, в гигантоманию своих мини-миров, в романтический фатализм. Образов могло бы быть на десять часов, а могло бы на пятнадцать. Фильм этот безнаказанно умен, но ум этот книжный, не живой, ум — багаж. В нем нет ключей, а есть только оставшаяся от них связка. С другой стороны, в мире Ангелы она-то и может означать ключ.

«Свет в моей руке» / Mio on the Shore (программа «Вокруг света»)

Поистине магической можно считать ошибку с заявленным хронометражем фильма «Свет в моей руке» Рютаро Накагавы. На сайте значилось время в 26 минут, тогда как картина идёт чуть больше полутора часов. И это, признаться, неожиданный подарок. Предыдущий фильм 29-летнего Накагавы, поэтический «Апрельский сон длиной в три года» участвовал в основном конкурсе ММКФ в 2017 году, где получил приз ФИПРЕССИ. Он был проникнут цитатами из «Фейерверка» Такеши Китано и «Моего соседа Тоторо» Хаяо Миядзаки. «Свет в моей руке» тоже соткан из любви к кино.

Главная героиня — Мио, сирота, воспитанная бабушкой. Когда бабушка тяжело заболевает, Мио переезжает в Токио в поисках работы. Девушка нежная и осторожная, она стремится к высокому, познаёт мир и никак не может связать свою жизнь с хоть каким-то финансовым успехом. Подработка в супермаркете не заканчивается ничем хорошим: покупатели докучают глупыми вопросами, Мио откровенно тормозит и, кажется, вообще не создана для мирских дел. Немного понаблюдав за положением дел в традиционной японской бане, принадлежащей другу её отца, девушка принимает решение там задержаться.

«Свет в моей руке» и об отношениях мироздания и сновидений, и о значительности того, что в повседневной жизни кажется нам маловажным, и о неумолимом течении времени (внутри себя и вокруг). А сновидения для Накагавы — та самая связь между реальными и фантазийными мирами, неотъемлемая для его кинематографа. Неслучайно Мио разгуливает в милом халате с белыми лошадьми, прообразом которых, возможно, послужила лошадь из «Ежика в тумане» Норштейна — действительно, похоже на оммаж.

Когда героиня в очередной раз умиротворенно моет баню большой щёткой, на стене заметны другие нарисованные милые зверюшки, и это очень похоже на сон, но совершенно точно не он. Накагава знает, что при желании можно придумать себе мир, где жизнь будет главой в книжке со сказками на ночь. Самое главное — в этом не сомневаться, ведь тогда воображаемый свет можно удержать в руке. А будет ли это божественным знаком или просто верой в светлое будущее, покажет только время или, на худой конец, разбудивший не с первого раза приставучий будильник.