«Другой мир 3: Восстание ликанов»: Рецензия Киноафиши
«Есть на земле такие превращенья…» – воскликнул однажды Чацкий, наблюдая за российским «высшим светом». Тут можно было бы подумать, что мы собираемся – по аналогии – поведать нечто важное о превращениях (человеко-волчьих и вампиро-волчьих) в европейской «низшей тьме», «другом мире» (underworld). Мы, однако, собираемся поведать совсем о другом. Помнится, в тексте, посвященном BloodRayne, нам уже пришлось говорить о странной истории доктора литературы вестфальца Уве Болля, который до поры до времени снимал умное и пронзительное социально-философское кино, а потом вдруг в одночасье подсел на экранизации видеоигр – и уже никак не может соскочить с этого крючка. Такой метаморфозе возможны, кажется, лишь два объяснения: либо великий и ужасный Альцгеймер простер над доктором Боллем совиные крыла, либо в последнего вселился пришелец из иного измерения. Примерно такое же превращение случилось со сценаристом Робертом Орром. В 1997 году он дебютировал фильмом Питера Антониевича «Спаситель» (Savior) – впечатляющей религиозной драмой о югославской бойне 90-х, одной из наиболее глубоких американских картин конца века. На протяжении десяти лет Орр не принимал никакого видимого участия в кинопроцессе – и неожиданно влился в тесные ряды создателей третьего «Другого мира». Нам доподлинно неизвестно, что именно подвигло автора «Спасителя» на подобное эстетическое самоубийство, потому мы предполагаем, что либо герой этих строк погрузился в самую пучину нищеты, заставившую его поучаствовать в варке некачественного вампирского «мыла», либо его кто-то неудачно укусил в шею за время долгого молчания. Как бы там ни было, ни жестокий голод, ни вражеские (или, наоборот, дружеские) укусы не могут оправдать соавторов сюжета «Другого мира».
Кстати, о сюжете. Уже давно почему-то принято считать, что любую готическую вечеринку, в которой участвуют томно поводящие наркоманскими зрачками брюнеты и брюнетки в длинных плащах и платьях, можно запросто назвать Средневековьем. Между тем это – несколько спорное представление. Если судить по одному-единственному упоминаемому в фильме человеческому имени-фамилии, дело происходит в (как бы средневековой) Венгрии, однако на Венгрию место действия смахивает едва ли. Натуру для третьего «Другого мира» снимали в Новой Зеландии, причем в основном в павильоне: даже луну – для пущей важности – установили на потолке, и это крайне заметно. Вампиры подозрительно напоминают перезрелых фанатов готического металла, а оборотни, несмотря на усилия калифорнийских, берлинских и парижских умельцев, нарисованы так плохо, что похожи не на живых существ, а на мультипликационных персонажей бог знает какой давности. Вообще, конечно, в фильме, где нет ничего, кроме спецэффектов, экономить на спецэффектах – грех.
Впрочем, экономить на логике тоже нехорошо. Покажите мне, где в Средневековье, особенно в Центральной Европе, водились негры-рестлеры. Покажите мне волков, которые передвигались бы не по земле, а под землей, аки черви. Как, объясните, можно убить вампира, едва лишь вонзив в него меч или клык, причем не в сердце даже, а просто куда ни попадя? Почему носферату, славящиеся обонянием, не чувствуют никого вокруг, пока этот кто-то не появится у них прямо перед носом? А ведь между тем санитарно-гигиеническое состояние большинства персонажей столь плачевно, что любой, даже вовсе не различающий запахов, учуял бы их за несколько километров. Ну и наконец, вершина авторской мысли – уверение в том, что такой-то – не просто оборотень, он еще и человек; но, собственно, оборотень – это и есть человек, на время становящийся («оборачивающийся») волком, или медведем, или еще кем-нибудь, иначе с какой стати ему называться оборотнем?..
Разумеется, есть и по-настоящему вдохновенные моменты. Главные герои, эдакие Ромео и Джульетта, предаются радостям плоти, в буквальном смысле вися над нарисованной новозеландско-венгерской пропастью, а папа Джульетты, которого играет известный британский актер Билл Найи, – узнав об этом, сверкает страшными линзами и мечется по кадру, как король Лир, драматически проклиная изменницу-дочь. Ромео, к радости большинства прочих персонажей, непрестанно порют, что, однако, не мешает его спине в каждом следующем эпизоде оказываться гладкой и ровной. Налицо явные поползновения в сторону Шекспира и английского романтизма, хотя половина монологов состоит из словосочетаний «Свобода или смерть!» и «Умрем, но не сдадимся!» (иногда с небольшими вариациями). Впрочем, Шекспир с романтизмом все-таки не очень сильно повлияли на это восстание ликанов, поскольку гамма действия сводится тут к простейшим составляющим – «бум! бах! эх! ух! ах! ох!» – и ими же совершенно исчерпывается.
Vlad Dracula
