«Запятнанная репутация»: Рецензия Киноафиши

На экране за последнее время было много странного и необычного: Марина де Ван методично расчленяла собственное тело («В моей коже»), Дагур Кари уничтожил различие между гениальностью и отсутствием ума («Ной – белая ворона»), а Дэнни Бойл предъявил картину локального апокалипсиса («28 дней спустя»). Но самый странный и необычный фильм, который мне за вышеупомянутое последнее время довелось увидеть, – это «Запятнанная репутация». Если бы меня попросили оценить его по пятибалльной шкале, я бы мог в одно и то же время поставить ему и тройку, и пятерку, равно обосновав оба варианта. Будучи классической психологической драмой, неиронической и как будто бы неэксцентричной, фильм практически с первых же минут затягивает в какое-то странное, холодное, незнакомое (несмотря на узнаваемость) пространство, где реализм и фантасмагория ничем не отличаются друг от друга. Картина начинается и заканчивается одной и той же фразой: «Это история запутанной жизни и печального падения Коулмана Силка». Первый раз эти слова сопровождают падающую машину, второй – отпечатываются на белом листе бумаги, который открывает будущий роман рассказчика. Роман так и называется – «Запятнанная репутация». Буквально – «The Human Stain» – «Пятно человеческого позора». На самом деле здесь много пятен – и темных, и белых; но каждое из них постыдно. Эта постыдность вершит каждое из фантасмагорических допущений, положенных в основу сюжета. Допустим, что Энтони Хопкинс (профессор античной литературы одного из массачусетских колледжей Коулман Силк) – негр с необычайно светлой кожей, который всю жизнь притворялся евреем, чтобы считаться белым. Допустим, что Николь Кидман (34-летняя Фония) родилась в богатой и счастливой семье, но, став жертвой сначала сексуально озабоченного отчима, потом озверевшего на войне мужа, теперь убирает туалеты, чистит коровник и хранит под кроватью две позолоченные урны с прахом собственных детей, погибших в огне случайного пожара. Допустим, что они полюбят друг друга и что равенство, результат, третий элемент этой формулы может быть только один – смерть. Допустим все это и минуем общий сюжетный круг. Что же внутри? Внутри – светлое время 1998 года, когда, по словам рассказчика, писателя-еврея Нейтена Цукермана (Гэри Синиз), коммунизм уже ушел в прошлое, терроризм еще не захлестнул планету и все Соединенные Штаты с упоением обсуждали романтические подробности светлой любви Билла Клинтона к Монике Левински. Именно в это прекрасное время декан Коулман Силк имел несчастье назвать двух вечно отсутствующих студентов «чернушками», каковое слово означает «призраков», «привидений». Но оба «призрака» на беду декана оказываются цветными, и ученый совет колледжа вспоминает, что слово «чернушка» имеет еще второе значение – «черномазый», «ниггер». Силка выгоняют с работы, в результате чего его жена умирает от разрыва сердца. Здесь нам приоткрывается первый смысл словосочетания «печальное падение»: падение по социальной лестнице. Но, только еще начав падать по ступеням общественной иерархии, Коулман Силк встречает человека, находящегося в самом ее низу, – бывшую мать, бывшую жену, бывшую аристократку, фактически (по меркам общественного мнения) бывшего человека. Николь Кидман балансирует между гениально сыгранной истерикой и мрачным цитированием философских афоризмов, но ее героиня уже облеклась в смирение, которое выше и чище понимания: осуждение, вынесенное миром, невозможно повернуть вспять. Однако «печальное падение» Коулмана Силка имеет и более глубокий – подлинный – смысл. Видя, как от разрыва сердца умирает отец, вынужденный подавать рыбу в вагоне-ресторане, и как мать за гроши работает санитаркой, ибо цветному не дадут более престижную работу, видя, как его самого бросает невеста, познакомившаяся с негритянской семьей жениха, Силк одним росчерком пера меняет в документах собственное расовое происхождение, в качестве финального аккорда избив на ринге до полусмерти соперника-негра. Но падение – не в том, что предаешь национальные корни, а в том, что невольно признаёшь свою расовую принадлежность самым ярким флажком на пути к личной (сверхнациональной) свободе. Парадокс в том, что, «смыв» цветное происхождение, герой стал его рабом. «У тебя белое лицо, но рабская психология», – говорит ему мать, для которой собственный ребенок не был ни черным, ни белым, но золотым. Отказавшись от своей семьи и от своего прошлого, Силк попадает в цепь превращений, ведущую к идеалу стерильного современного общества – «человеку без свойств». (Похожая ситуация, кстати, описана в недавнем многосерийном фильме Дмитрия Светозарова «По имени Барон…», где главный герой из еврея превращается в цыгана, а из цыгана – в человека без имени и памяти.) Но запятнанная репутация – это не только и не столько падение профессора Силка. Запятнанная репутация – это определение современной Америки, которую романист Филип Рот и режиссер Роберт Бентон подвергают сокрушительной деконструкции, попросту говоря – разносят по кирпичику. Ибо смертельно больно общество, где уходящая в абсурд политкорректность ломает жизнь человека за одно многозначное слово, убивая не только его карьеру, но и его жену. В то же самое время то же самое общество не стесняется вторгаться в чью бы то ни было частную жизнь, всей страною обсуждая подробности сексуальной жизни президента. В то же самое время то же самое общество втаптывает людей в грязь за их социальный статус, за невозможность подняться по общественной лестнице тщеславия, за непохожесть, за ум, за мужество и за грехи. Социальный каток проезжает по всем, кто попадается у него на пути: по отцу Силка, умирающему от унижения; по самому Силку, которого лишь любовь и смерть спасают от пожизненного лицемерия; по его жене, сходящей в могилу от озлобляющейся скорби; по его последней возлюбленной, режущей вены и доходящей до грани самоуничижения; по ее мужу, чья психика необратимо пошатнулась на Вьетнамской войне (пожалуй, лучшая из ролей Эда Харриса: его пронзительные маниакально-бездонные глаза временами завораживают еще больше, чем превосходная игра Хопкинса и Кидман)… В этом фильме много слабых мест, сюжетных натяжек и не вполне удачно выстроенных сцен. Покаяние у гроба Силка отдано на растерзание той самой «политкорректности», против которой восстает сюжет. Эротические эпизоды сделаны по-стариковски вяло – не в смысле отсутствия неких бурных разнузданных страстей (они здесь были бы совершенно не к месту), а в смысле отсутствия того эстетического ключа, того духовного огня, который превращал бы страсть в путь к спасению. Временами слишком много моралите, временами – слишком много сантиментов. Иногда не хватает напряжения, и слишком часто – отстраненности. Но, несмотря на всё, этот (опять-таки) странный фильм, эта на глазах осыпающаяся в сюрреализм социальная психодрама упорно затягивает в свое нутро, где проступают очертания подлинной Америки, существующей на тонкой грани между парадно-мифологической и изнаночно-бытовой стороной. Под неспешную, во многом психоделичную, насыщенную глубиной и драматическим объемом музыку Рэйчел Портман герои картины движутся внутри заколдованного круга, где только смерть неизбежна, а все остальное – случайно. В любом случае вы должны это увидеть. Vlad Dracula