«Последний забой»: Рецензия Киноафиши
О фильме «Последний забой», который, если мне никто не изменяет, нигде не анонсируется и который вряд ли окупит даже затраты на питание съемочной группы, публика не знает практически ничего, кроме, может быть, того, что он идет в каких-то уж очень избранных местах. Администратор кинотеатра, оформлявшая мне контрамарку, в ответ на патетическое словосочетание «Последний забой» (с равным успехом годящееся как для шахтерского эпоса, так и для сюжета о производстве говядины) произнесла лишь прочувствованное «Вау!», которое я, в свою очередь, повторил, когда узрел в потемках кинозала силуэт какого-то безымянного энтузиаста, тоже пришедшего посмотреть неведомый фильм. Очевидно, нами двоими и исчерпывается список петербургских ценителей снятой в 2006 году по сценарию Юрия Короткова и Валерия Тодоровского картины Сергея Боброва о шахтерах-самоубийцах. Между тем «Последний забой» – достойное кино, вовсе не заслуживающее столь печальной прокатной участи.
Трагикомическая история, рассказанная Бобровым и его сценаристами, интересна прежде всего тем, как красиво выстроенный кодаковский взгляд середины 2000-х схватывает сырую, смурную, мутную и неопрятную реальность 90-х, настоящие герои которой так и не смогли выбиться из плохо снятой и еще хуже смонтированной грязи кооперативного кино в князи мира сего. Вышеупомянутому взгляду уже, кажется, не нужно крови, дешевых рукопашных инсценировок и политически ангажированных социальных филиппик, – он ищет возможности встроить один из самых хаотических и «глупых», что ли, эпизодов российской истории в цельную и примиряющую конструкцию. «Последний забой» – как раз опыт создания подобной конструкции. Чудовищный, в сущности, сюжет о том, как четверо доведенных до отчаяния горняков (двое – из-за нищеты, один – из-за несчастной любви, последний же – и вовсе от одиночества) решают взорвать себя в шахте, чтобы их семьям, по крайней мере у кого она есть, выплатили годовую зарплату и выдали цветной телевизор, переплавляется авторской иронией в горькую до смеха и смешную до горечи полутрагедию-полуфарс. Драматургическое напряжение между ужасом ситуации и комичностью человеческих поступков (например, ограбление аптеки ради исцеления тяжелобольной супруги старейшего из шахтеров приводит лишь к экспроприации слабительного, средств от прыщей и неустанно служащей на благо трудового человека настойки боярышника) оттеняется еще и противостоянием традиционного уклада горняцкого поселка и едва нарождающегося гламура городской жизни. Приторно-пошлая безвкусица постперестроечной dolce vita вторгается в нищий и пропитанный дешевой водкой сельский ритм щупальцами конкурсов красоты (один из самых бессмысленных, надо заметить, способов коллективного времяпрепровождения) и насаждает «утечку тел» – о мозгах уж и речи нет – ради доукомплектации армии городских проституток. Недаром дочь одного из шахтеров, устроившаяся подрабатывать «ночной няней в детском саду», на самом деле подрабатывает «ночной бабочкой», что дает полное право ее отцу – после душераздирающей сцены опознания в боевито раскрашенной путане собственной дочери – поинтересоваться, «не слишком ли шалят малыши» в темное время суток… Сочные, с любовью выписанные характеры погружаются авторами в трагикомическую толщу коллизий, на материале которых рождается новая, более богатая цветами и оттенками палитра 90-х. И даже финальная сцена самоубийства, во многом сделанная по рецептуре Кустурицы, до последнего момента держит зрителя в неведении относительно того, какой же цвет ей будет назначен. Впрочем, смерть – раскроем этот секрет – на сей раз промахнется мимо кадра. Хотя бы ради оправдания уже канувшей в прошлое, но еще не остывшей эпохи.
Vlad Dracula