Режиссёр чёрной комедии «Папа, сдохни»: «У нас панковский аттракцион!»

Кирилл Соколов по образованию физик и все свои короткометражки снял до поступления на высшие курсы сценаристов и режиссёров. После каждого короткого метра он был решительно настроен на полный метр, но написанные сценарии всё никак не нравились — режиссёр очень самокритичен. Когда короткометражек стало уже несколько, а выплеска не было, Соколов переехал из Петербурга в Москву, где сосредоточен центр российского киносообщества.

Он признаётся, что всегда смотрел очень много кино и даже подумывал писать о нём, но снимать оказалось интереснее. Полнометражный дебют под названием «Папа, сдохни!» был впервые показан на кинофестивале «Окно в Европу» в Выборге в августе 2018-го, и картина получила главный приз конкурса игрового кино. Для российского фильма «Папа» довольно необычный. От гипертрофированного мультяшного насилия до искусных кадров, отлично снятых Дмитрием Улюкаевым — кажется, замени квартиру, и действие можно переносить в любую другую страну. Мы встретились с Кириллом Соколовым в Петербурге и надолго застряли, обсуждая кино — режиссёр оказался его большим поклонником.

— Во-первых, как всегда полагается говорить, спасибо за фильм! Не знаю, почему после показа в Выборге «Папу» сравнивали с Тарантино, у вас совершенно очевидно влияние корейского кино.

— Спасибо! Да!

— Корейское, индонезийское — весь этот хардкор, который они снимают, — это ж очевидно! Тарантино уже совсем другие вещи делает. На Netflix недавно был фильм The Night Comes For Us — видели?

— Да, разумеется!

— Некоторые считают, что такое кино романтизирует эстетику насилия. Что для вас вообще насилие в кино?

— Мне всё-таки не кажется, что его романтизируют, это было бы странно. Я действительно очень люблю корейское кино, и там есть, например, фильм «Жёлтое море», идёт довольно подробное и бытовое повествование, которое даёт вам погрузиться в момент, наступает перелом — и масштабы и гротескность происходящего переходят всё границы. И это сразу помещает нас из бытовой реальности в реальность кинематографическую. И в нашем фильме был использован такой приём — как раз для того, чтобы уйти от правды жизни, превратить это немножко в мультик и не продавить в смысле «смотрите, какой трэш», а облегчить ту жесть, которая там происходит. Потому что у нас есть ряд сцен, которые, не будь они столь кровавыми, выглядели бы гораздо страшнее, чем они смотрятся в кино. У нас такой панковский аттракцион — не относитесь к этому серьёзно! Это шутки! В реальной жизни кровь фонтаном не выливается! Понятно, что это несерьёзно, а это сразу облегчает восприятие зрителей. Ну, как мне казалось.

— У меня есть второе сравнение! Мультики Looney Tunes!

— (смеётся) Да, это тоже! Это правда! Я ровно перед съёмками фильма читал большой разбор по «Луни Тьюнз», про Текса Эйвери, как он повлиял на стилистику, и задумался, как это всё работает. Вот у нас в фильме всё как в мультиках — нет никакой романтизации насилия, нет агитации. Всё-таки я верю в то, что кино есть кино, и если бояться, что, посмотрев фильм, кто-то пойдёт повторять это на улице, то можно вообще ничего не снимать. Вот я лично очень люблю остросюжетное кино — когда всё выкручено на максимум. Есть корейское кино, есть самурайские боевики. Если посмотреть самурайские боевики 1950-х или китайские кунг-фу какие-нибудь фильмы — они же мегакровавые! Это просто не воспринималось, но краски крови там — это же безумие!

Мы обсуждали с авторами пластического грима работу — они всё хотели кишочки добавить, — но я сказал, что делаем просто кровавую кляксу, из которой струйками пульсирует кровь. Одну рану они сделали очень убедительно, а мне нужен был фонтан, чтобы всё залило! Задача была сделать неправду жизни. Это вообще не про физиологию кино. Мне даже не зашёл «Дом, который построил Джек», потому что по сравнению с другими фильмами фон Триера в нём было смакование подробного насилия. Не понимаю, зачем это.

— Что меня поразило: вы ученик Владимира Хотиненко! Но он бы такое никогда в жизни не снял! Интересно, когда ученик так уходит от учителя.

— Я с огромным уважением отношусь ко всем нашим режиссёрам и всем своим учителям, но при обучении тебе всё равно прививают какие-то вкусовые вещи советской школы и с советским пониманием. И этот налёт всё равно остаётся. Я даже столкнулся с тем, что был постоянно в каком-то внутреннем протесте, какой-то закрытости… Но в работе над дипломным фильмом «Огонь» (не могу сказать, что я им доволен) пришлось идти на ряд компромиссов, связанных именно с таким отношением. Хотя, конечно, не всё так, например, там есть Владимир Фенченко, он царь и бог — через монтаж преподаёт и работу с актёром, и режиссуру. Он абсолютно всеяден, всё воспринимает, и он действительно очень крутой. Безумно полезный Олег Дорман был — мы просто смотрели, например, Кесьлёвского, он останавливает фильм и объясняет, почему это сделано так. Следующий, например, Спилберг, потом Фридкин. Всё это очень здорово, но потом я начал активно смотреть западные влоги о кино и за это время узнал ещё больше, чем за два года в ВКСР.

— Известная проблема в нашей стране: кино — это нечто сакральное. Снимать его могут научить только несколько ВУЗов, самостоятельно снимать нельзя. Кажется, у нас с этим ещё и связаны сложности с жанровым кино.

— С жанровым кино действительно сложно — я тоже размышлял на этот счёт. Когда развалился Советский Союз, стало понятно, что нам необходимо изобретать кино заново. Началось слепое повторение внешних жанровых элементов западных фильмов, и зритель, глядя на это, не верил. Мы не верили этим разговорам, этим персонажам. Как раз я пытался снять жанровое кино, интегрированное в русскую ментальность. Чтобы были русские лица, чтобы они говорили по-русски… Каждый раз, когда мне говорят «Тарантино», я немножко зверею, потому что Тарантино работал с поп-культурой, у него всё на ней завязано! То есть у меня в фильме, конечно, есть киноцитаты и отсылки, но это не про поп-культуру. Оно социальное. И это главная и принципиальная разница. Мне кажется, что чтобы создать в России жанровое кино, надо не повторять уже существующее, а изобретать своё. Как произошло в Корее, когда появился, например, Пак Чхан-ук, взял триллер и перепридумал его с учётом корейской ментальности. Это стало суперкруто, и теперь Голливуд смотрит на этих режиссёров, приглашает их к себе и переснимает их фильмы.

(мы сбиваемся с темы и несколько минут обсуждаем корейцев в Голливуде, но снова выруливаем к теме преподавания кино в России)

— У нас очень странное понимание искренности в кино. Я лично считаю, что как создатель, автор, ты должен очень искренне подходить к кино, если хочешь, чтобы оно получилось хорошим. Но искренность бывает разная. Если ты в детстве вырос на трилогии «Назад в будущее», обожаешь фантастику и бесконечно любишь путешествия во времени, то вот твоя искренность — надо снимать такое кино. А у нас почему-то это считается несерьёзным.

— Из чего тогда вырос «Папа, сдохни»?

— Изначально это была история про педофилию, про инцест в семье и про детские травмы. Оказалось так, что в какой-то момент я осознал, что почти с каждой второй моей знакомой происходило нечто подобное. Это очень большая проблема в России, о которой практически не говорят. Просто табу. И тут появляется движение #MeToo. Мне было понятно, что кино надо делать зрительским, но под развлекательной оболочкой протранслировать тему, о которой не говорят. Но в процессе, пока писал сценарий, многое изменилось. История трансформировалась. Мотив остался в фильме как отправная точка во всей истории.

Но кино вообще про семью. Семья — это же такое зеркало общества. И у нас получилось кино о непонимании, ожесточении, неспособности слышать друг друга.

— Мне кажется, ваш фильм понятен в любой стране, не могу сказать, что он прямо исключительно для России снят.

— Ну да, глобально тема и конфликт — понятны везде. После показа фильма в Таллинне мне написали из Голливуда — я вообще обалдел! Про нас написали в The Hollywood Reporter. Мне никто не сказал, что эта рецензия вышла. Её выпустили почти через месяц после таллиннского фестиваля. Там, кстати, была очень крутая реакция. Но вот, короче, я как-то раз просыпаюсь и вижу письмо: «Кирилл, мы продюсеры, прочитали про ваш фильм, покажите кино». И в подписи «Голливуд, бульвар Сансет». Им очень понравилось кино, они ходят в Голливуде, его показывают. Я, конечно, слабо верю, что что-нибудь получится, но кто знает.

— Как вы относитесь к критике? Вы же наверняка уже читали тексты о своём фильме.

— Мы показали «Папу» в Выборге — было очень страшно. Всё-таки первый публичный показ. Понятно, что это кино, которое никто не ждёт. Я переживал, потому что средний возраст зрителей на фестивале в Выборге 40+, а наша аудитория 16+. Но зал реагировал очень живо! Оказывается, отдельный кайф ходить на показы фильмов, потому что люди реагируют — охают, ахают, а в какой-то момент один мужик начал кричать герою: «Ну давай, давай!» Это, конечно, дико приятно. Статьи, которые выходили, меня очень вдохновляли и поддерживали. Понятно, что у всех есть какая-то критика к фильму, но в целом направление, в котором мы пошли, было позитивно принято людьми, которые картину увидели.

А потом мы выложили трейлер на YouTube! (смеётся) И тут я столкнулся с совсем другим отношением: абсолютной нетерпимостью и недоверием российского зрителя к российскому кино. Сочетание логотипа Минкульта и крови в кадре — и у всех как пелена на глазах. Я впервые столкнулся с такой ситуацией и читал каждый комментарий! Мне раз 60 пожелали смерти! Всё это разрасталось как снежный ком, и я сидел и не понимал — почему? Я же очень долго думал, как сделать для зрителя классное кино. Не артхаус, не авторское, а кино, от которого бы зритель развлёкся. И тут ты получаешь такую реакцию и…. Да, это было больно!

Мне даже понятно, почему это происходит. С чего бы русскому зрителю доверять русскому кино? Но знаете, что самое обидное? Эта аудитория фильм даже не видела.

(ещё несколько минут отвлечённой беседы, из которой мы узнаём, что Кирилл делал раскадровки к «Папа, сдохни!», в то время как в России это не очень-то и принято)

— В фильме же много экшена, постановочных сцен, декораций, и у меня было всё нарисовано — 1600 картинок, пусть и коряво, но нарисовано. Не представляю, как можно было бы всё это иначе реализовать и подготовить за скромный бюджет. На площадке были люди, которые 20-25 лет в индустрии, и все говорили, что впервые видят раскадрованный полный метр. В рекламе такое бывает, в полном метре — ну, видимо, редко.

— Окей, больная тема: Netflix или кино в кинотеатре?

- Да прекрасные люди в Netflix! Финансируют все долгострои, которые никто никак запустить не может, Мартину Скорсезе фильм снимают! (смеётся) Я, конечно, люблю походы в кино и люблю просмотры в зале, потому что даже на собственном фильме ты понимаешь, что это вообще другая реакция. Конечно, кино здорово смотрится на большом экране. Есть разница между обычным залом и IMAX — там же вообще башку сносит.

— А если Netflix предложат ваш фильм купить?

— Сколько им доплатить за это? (смеётся) Слушайте, ну это же неизбежно. Я езжу в метро, там люди сидят и смотрят фильмы на телефонах. От того, будет условный Netflix или не будет, они не перестанут смотреть кино вот так. Нельзя противостоять прогрессу искусственно. Наверное, мегаогромные экраны останутся, а остальное перейдёт на условный Netflix. Мы же стремимся к индивидуализму, обособленности. Коллективное бессознательное в зале меняется на коллективное бессознательное в интернете.

Сейчас Кирилл Соколов вместе с продюсером «Юмориста» Артёмом Васильевым работает над следующим фильмом. Это будет роуд-муви о трёх женщинах разных поколений из одной семьи, которые воюют друг с другом. Кажется, я первая в очереди за билетами.

«Папа, сдохни» уже в российских кинотеатрах.